Происходящее кругом кажется каким-то сумбуром, особенно в тот момент, когда занавески шуршат, представляя перед пятью игроками шестого.
Он высок, широк в плечах, усат и с обаятельной улыбкой, на которую ведётся только один из пяти — не подумайте ничего лишнего, но ведётся парень. Зелёный мальчик, который во все глаза рассматривает пришедшего, его зачёсанные назад светлые волосы, прилизанные настолько, что волосок от волоска не отходит, его прищуренные серые глаза, у краешков которых притулились сеточки морщин, тонкие губы, растянутые в обаятельно-приветственной улыбке, слащавой, как сладчайший мёд, за которыми чуть поблёскивают белые ровные ряды зубов. И лишь у самого края — золотой, с, как успевает заметить Шиан, маленькой тёмной выбоинкой. Гравировкой.
У него идеальный смокинг. Золотой зажим и запонки, от которых отражаются огни этого места, бросающие разноцветные блики на длинный, старательно отполированный дубовый стол. Там вперемешку лежат карты, рюмки, в которых плещется где-то больше, где-то меньше золотистого коньяка. Там лежат маленькие фишки, разноцветные, с золотистыми цифрами, в которых играет свет, отражённый сквозь бусины стекляшек, которым отделён их стол. Там, прижав три белых листа, где чёрным по белому писан договор, где роспись, тёмно-бордовая, тягучая, как кровь, стоит чернильница с засохшими бордовыми чернилами, лучшими в своём роде, самыми естественными, да лежит пистолет, чьё чёрное дуло смотрит ровно на того зелёного мальчика, которому уже не первую минуту отдаёт секунды внимания Индира.
— Мисс Данс, Цой, Шиан, Дэнворс, — пришедший отвешивает поочерёдно четыре поклона, целуя руку каждой девушки, затянутой в перчатку. Задерживается у руки Баде, разглядывая её черты лица. Тёмные глаза, такие непохожие на голубые глаза сестёр. Русые волосы, сколотые на затылке заколкой, щедро украшенной драгоценными камнями, увитой тонкими серебряными полосами.
Игнорирует паренька от слова совсем.
— Похоже, все в сборе, — Илия перебирает пальцами, её голубые глаза чуть светятся от странного, наигранного счастья, скользящего по этим розовым губкам, на которые с вожделением смотрит юнец. Шиан опускает взгляд, улыбаясь про себя. Глупый. — Что же... милые мои, начнём игру! — и улыбается, напоминая собравшимся куклу. Официант, видят девушки, сдерживает порыв вздрогнуть, и выходит из их зоны, оставляя шестёрку наедине.
— Каковы правила? — осведомляется он.
— До первого, — в карих глазах Баде играют блики фиолетовых лучей, пока она смотрит на него, — поражения.
Глоток коньяка. Он уже не чувствуется, лишь секундой позже обжигает горло, проникая внутрь. Как снег за шиворот.
И за этим ощущением особенно остро чувствуется страх юнца, сидящего напротив, по мере того, как он больше осознаёт, что проиграл.
— Эт... это... это обман! Карты краплённые! — кричит он. Шерил сладко улыбается, делая глоток коньяка.
— Ты видел, как открывали колоду. Мы играем честно. Просто, пойми, мой сладкий, проблема в другом.
Большие невинные глаза. Как знакомо.
Шиан протягивает сигарету Цой. Она поджигает её кончик и Бадели затягивается, чувствуя сладкий дым, заполняющий её легкие, забивающий её полностью.
— Проблема в тебе, — синие глаза Индиры похожи на ночной лёд Каллая, его самые дикие воды. Она протягивает руку, медленно придвигая к парню пистолет, — в твоей несобранности, глупости...
—...и наивности, — дым заполняет помещение, когда Баде выдыхает, смотря на парня, чуть наклонив голову вниз, отчего карие глаза испытующе разглядывают его исподлобья. Нервный выдох. — Ты наивен, веря в то, что, подписав кровный договор с нами, ты избавился от всех проблем. Нет... твои проблемы начались гораздо раньше. Гораздо, милый мой, раньше.
Блондин, пришедший последним, вкладывает в руку парня пистолет, затягивает пальцы на курке и подносит дуло к его виску. В глазах Илии беснуются чертята, пока она растягивает губы в той улыбке, которую окружающие называют сумасшедшей.
— Стреляй.
Секунда. Вторая. Затяжка. Выдох. Вторая.
Выстрел.
Наверху всё иначе. На крышах приятно. Прохладно. Спокойно и умиротворённо. Здесь чувствуется непривычная свежесть, отгораживающая тошнотворный запах алкоголя, рвоты и крови. Запах смерти.
— Ты чуть не проиграла.
Его ладонь ложится поверх её талии. Бадели прикрывает глаза. Она хочет быть укуренной в хлам, лишь бы не чувствовать руки этого наглеца на себе. Лишь бы не ощущать этот похотливый взгляд, уже раздевший её и поваливший на кровать.
Не хочет. И не будет.
— В этом смысл нашей жизни, — разворачивается к нему, пока ветер треплет тяжёлые кудри, в свете маяка отдающие рыжим, — ходить по лезвию.
— Нашей?
— Прости... — Баде улыбается, вызывая его недоумение. Ведёт ладонью под складками одежды, дёрнувшись на секунду, глядя в его глаза, большие и печальные, — моей жизни. Ты же с этого лезвия безбожно сорвался...
Едва дышит, оседая на колени и хватаясь за её руку. Бадели смотрит спокойно, с лёгкой улыбкой, без жалости, но с тягучим чувством отвращения к себе. Она осознаёт свою властность над моментом, над этим человеком и многими другими людьми, но от вещей, порой свершаемых, становится дурно. До тех пор, пока это не начинает повторяться вновь, проносясь адреналином по венам.
Склоняется к нему, глядя на расширенные зрачки.
— Ты больше не входишь в мои планы.
И отпускает, давая ветру его подхватить. Взмыть над крышей, а потом рухнуть вниз, камнем, в город, с высоты в двенадцать этажей.
Стоит у края крыши, разглядывая Луран. Его высотки, переливающиеся тёмным ласковым светом маяков, блестящие окнами, фонари, петляющие в улочках, редкий визг машин. И музыка, что доносится откуда-то снизу, дурманя разум не хуже наркотика.
Баде чуть встряхивает руками. И тянется к сигаретам, пытаясь зажечь. Чиркает спичкой, второй. Но обе гаснут от порывов ветра. Морщится. Выкидывает ненужный коробок вниз. И просто зажимает сигарету губами, будто бы надеясь, что она сама сейчас загорится.

Оскар ден Моваль

А музыка внизу, у здания, в котором она находилась всего пару часов назад, играет всё громче и громче. Слышатся хлопки, чей-то задорный смех. Взрывы хохота. Бадели улыбается. Небось это подростки, собравшиеся маленькими или крупными стайками в несколько человек, собираются в клуб. Отдохнуть, развлечься, напиться, накуриться, натанцеваться, поцеловаться с парой человек, а может и просто с кем-то познакомиться. А может и найти себе того, с кем судьба навеки сплетёт кровными узами.
Верьте или нет, но Баде никогда не верила в Красную Нить. Настолько не хотела верить, что где-то есть предназначенный ей человек, что надеялась, что она — та самая, редкостная "пустышка". Что когда-то именно её душа лишилась своей второй половинки.
Давно в детстве... давно, когда она смотрела на молодых счастливых родителей, лихо улыбающегося красавца-отца и тающей от его слов красавицы-матери, она ещё верила. Верила, что существует то, что когда-то заставит её также улыбнуться, как её маму, что в глазах загорятся маленькие звёздочки, которые осветят путь тому, кто ей предназначен. Верила, что существует то, ради чего она, как отец, вскочит посреди ночи, сжимая в одной руке клинок, а в другой — меч. Верила, что существует то, что заставит не рассориться со своей второй половинкой, а понять и принять его или её. Просто прижаться крепко-крепко к чужому плечу, вдыхая родного запаха духов или одеколона и почувствовать себя намного легче.
А потом начали происходить они — события, которые ворошили жизнь тогда ещё маленькой девочки. Переворачивали её мир дважды, трижды, издевались над ней, указывая на собственные и чужие недостатки, изъяны, заставляя идти на крайние меры, на те шаги, на которые она никогда бы не решилась, не случись бы череда событий. На которые она никогда бы не решилась, пойди тогда ещё девочка Бадели Шиан другой дорогой.
И Бадели Шиан становится не той девочкой, верящей в любовь и Красную Нить. Она боится, что убила или убьёт однажды того, кто ей предназначен. Боится, что за ночью наступит рассвет. Боится выйти из тени, увидев всё без игр ночи.
Ей легче не верить.
Становящегося рядом незнакомца Шиан чувствует сразу, каким-то задним, шестым чувством, развитым у неё ещё с ранних времён. Физически ощущает взгляд, цепляющийся за неё. Поворачивает голову к парню, смотрящему на неё. Задающему вопрос.
— Будет неплохо, — едва размыкая губы, на краю которых осталась сигарета, произносит девушка и усмехается, зажимая между указательным и средним пальцем сигарету, чуть проводя её кончиком по нижней губе и убирая оттуда.
Но Баде странно от того, что этот взгляд не наполнен той страстной похотью, тем желанием и ядовито-карамельной липкостью.
Улыбается.
Ведь это для неё как глоток свежего воздуха.

Оскар ден Моваль

Тишина, что заполняет крыши, пока они стоят там. Лишь на секунды прерывается щелчком пальцев, когда парень зажигает её при помощи магии. Бадели чуть видно кивает головой в знак благодарности, поднося к губам и делая первую затяжку. И дым снова, как и всегда, заполняет её лёгкие, проникает глубже, расцветая лепестками смерти внутри неё. И от него немного пахнет лимоном. Тот запах, который, кажется, источает девушка повсюду.
Выдыхает, вместе с морозным воздухом, поднимающимся наверх, к непривычно тёмно-синему, безоблачному небу, где лишь тускло сверкают белые точки звёзд. А если выключить в городе, хоть на пять минут, всё электричество, то можно будет даже разглядеть созвездия. И ту вторую луну, что тенью притулилась следом за первой.
— Спасибо.
Снова затяжка и выдох, менее грубый, чем первый. И запах лимона сильнее окутывает её, впитывается больше в бежевое пальто, накинутое поверх того алого платья, в складках которого прячется перепачканный в чужой крови нож.
Баде опускает взгляд, чему-то слегка улыбаясь, со странной грустью. Даже если бы она хотела познакомиться с этим, безо всяких сомнений, симпатичным парнем, стоящим поодаль от неё, то всё равно бы не получилось, как у её ровесниц. Не смогла бы также мило похлопать метровыми ресничками, смущённо покраснеть, надуть губки. Не её это, и всё тут.
Новая затяжка. И холодок, пришедший с новым порывом ветра, что уже полчаса ласкает подол её пальто и платья, проходится вдоль позвоночника, на секунды расцветая крыльями на лопатках.
— И это прекрасно, — в тон дрогнувшей, разбившей тишину фразе отзывается Шиан. Переводит взгляд на парня. Изучает его взглядом, улыбаясь кончиками губ. Разглядывает перекатывающиеся под толстовкой мышцы. Они незаметны, но становятся уловимыми взгляду, когда он двигает рукой. И приятные черты лица, которые также обнажают лёгкую, ничем не обязывающую улыбку. Но от неё Баде хочется улыбнуться шире.
Отворачивается, чтобы не смотреть слишком долго. И делает ещё затяжку, глядя на город, раскинувшийся далеко под ними.
Вдыхает ртом морозный воздух, желая что-то сказать. И прерывает себя, прикрывая глаза. Выдыхает.
И корит за несбывшееся желание. За не обретённую смелость.

Оскар ден Моваль

Странное дело, но за те несколько секунд, что она провела здесь, на крыше, в окружении вечно молчащего ветра, тлеющей сигареты и такого же не особенно разговорчивого парня, как и она сама, ей стало легче. Легче после всех событий, что успели сегодня произойти, наваливаясь неким грузом на плечи. Придавливая. А потом напоминая о том, что ей всего лишь шестнадцать.
Шестнадцать? Точно? Ей действительно шестнадцать? А может ей шестьдесят?
Выдох.
Ей слишком часто говорили, что она слишком рано ступила на настолько опасный и скользкий путь. Слишком рано начала связываться с тёмным миром Лурана. Слишком рано рассорилась с родителями, сбежала из дома. Взошла на сцену, под блеск софитов. Слишком рано спустила курок, убила человека. Слишком рано почувствовала привкус крови и тяжесть драгоценностей. Слишком рано поняла суть взрослой жизни. Не тех серых будней, о которых ноют двадцатилетки и пишут анекдоты в газетах. А той, которая проложена трупами и головами, той, в которой не осталось места сердечности и доброте.
И от этого порой хотелось застрелиться самой.
— Бадели, — выдох с новой затяжки, предпоследней. Сигарета догорала и пепел осыпался тонкой струйкой вниз, к её ногам, обутым в тонкие лодочки на шпильке. — Баде, — тише прибавляет сокращение от своего имени мелодичным и немного тонким голосом Шиан. Тем самым, который раздражает девочек-пацанок, от которого едва ли не текут пацаны за двадцать. Но меньше двадцати пяти. Фирменное у них, что ли...
Новая затяжка. Последняя. И окурок летит под каблук, чтобы быть тут же затопченным.
— А тебя как зовут? — и поворачивает голову в его сторону, отчего чуть вздрагивают на ветру тяжёлые кудри, так сильно отдающие в свете маяка медью.